nsp_280.jpg)
Андрис Лиепа – звезда мирового балета, заслуженный артист России, блестящий хореограф-постановщик. Со своей сестрой Илзе он создал Благотворительный фонд имени Мариса Лиепы в память об отце, легендарном танцовщике Большого театра. Андрис также – вдохновитель и художественный руководитель проекта «Русские сезоны. XXI век». Но, разумеется, круг занятий этого творческого человека значительно шире и многообразней, и вышеперечисленным не исчерпывается.
Итак, журнал «Цветы» – в приветливом офисе Андриса Лиепы, расположенном в Гостином дворе.
Андрис, если бы Вам сегодня потребовалось охарактеризовать себя одним словом, то это было бы слово…
Режиссер.
А если добавить еще одно слово?
Папа.
То есть именно так на сегодняшний день у Вас расставлены приоритеты? А муж?
Муж – это данность. Это даже не обсуждается.
Андрис, когда Вы ушли с большой сцены? Не рано ли это сделали?
У меня была серьезная травма в 1992 году. Впрочем, я продолжал еще какое-то время танцевать. Но, разумеется, не с такой интенсивностью, как раньше. Теперь я понимаю, что все случившееся даже к лучшему, хотя первое время было непросто. Когда тебе еще нет 40 лет, освоить новую профессию значительно легче, чем, скажем, в мои нынешние 46. Говорят, что сначала ты 10 лет работаешь на свое имя, а следующие 10 – оно работает на тебя. Это и в самом деле так: я активно занимаюсь режиссурой уже больше 10 лет, и сегодня многие люди обращаются ко мне с предложениями о совместной работе. Например, в прошлом году Галина Павловна Вишневская сама предложила мне поставить «Онегина». Люди приходят со своими идеями, проектами. Я делал творческие вечера Аните Цой, Михаилу Шуфутинскому, Тамаре Гвердцители. На днях позвонил директор флорентийской Оперы Владимир Деревянко, попросил сделать спектакль во Флоренции. Карла Фраччи предложила сделать спектакль в Риме. Это то, что приходит ко мне «со стороны», помимо того, что я сам придумываю.
Но как режиссер Вы начинали, наверное, с постановки балетов?
Да, разумеется. Первая моя работа называлась «Возвращение Жар-птицы». Этот кинопроект включал три легендарных шедевра Михаила Фокина: «Петрушка», «Жар-птица» и «Шехерезада». Я выступил здесь в роли режиссера-постановщика, продюсера, а также исполнил главные партии во всех трех балетах. Это было 17 лет назад.
Поставить балет для танцовщика – это довольно логично. А как Вы решились на проекты другого рода? Например, эстрадное шоу…
Я очень много работал в Америке, в том числе с Барышниковым, смотрел, как он работает, постоянно посещал бродвейские театры, Метрополитен Опера и понял, что у нас в стране – дефицит людей, которые хотя бы имеют опыт «смотрения». То есть многие наши режиссеры придумывают что-то, зачастую не зная, что в этой же области происходит в мире. Я понял, что мы в России очень сильно отстали в плане современных театральных технологий. Школа есть, но свет, например, вообще никто не умеет выставлять, декорации делают, но единицы. Что же касается режиссеров… Лет 20 назад еще были живы и работали Товстоногов, Эфрос, Ефремов. А сейчас людей такого масштаба назвать весьма затруднительно. Я не имею в виду тех, кто, скажем, вываливает на сцену тонну апельсинов и в этих апельсинах делает спектакль. А режиссеры, которые могут работать с актерами… Эталоном такого режиссера стал для меня Дзеффирелли. Я очень многому у него научился. «Жар-птицу» делал под впечатлением его «Травиаты». Отец очень дружил с Дзеффирелли, а недавно великий режиссер приезжал к нам на фестиваль «Черешневый лес». Я подарил ему книжку и фильм про отца, диск с «Жар-птицей». Очень люблю его «Иисуса из Назарета». Это тоже одна из уникальных работ Дзеффирелли, о ней мало кто знает, но фильм потрясающий.
А как Вам дался переход из одного качества в другое – из танцовщика в режиссеры?
Все произошло как-то очень естественно. Никакие режиссерские курсы я не заканчивал. Режиссерский дар, как мне кажется, или есть, или его нет. А если нет… сколько ни учись у Михалкова, Кончаловского, Тарковского, все равно ничего не выйдет. Я имел дело с людьми, о которых говорили, что они «работали с Тарковским». Одному из таких людей я поверил, снялся у него в кино. Лучше бы этого не делал. Быть рядом с режиссером – не значит стать режиссером. Эта профессия предполагает умение брать на себя ответственность за весь творческий процесс, от и до. Солнца нет, а съемочная группа собралась, значит, ты должен, просто обязан, что-то придумать, чтобы этот день не прошел зря. А ведь в проектах бывает занято от 300 до 1000 человек. Здесь, в Гостином дворе, мы устраиваем представления для детей, новогодние балы. Я отвечаю за всех, кого пригласил. Каждый должен почувствовать праздник.
Как давно Вы делаете новогодние балы?
Уже восемь лет.
А Вам не жалко столько лет подряд встречать Новый год «на работе»?
Мне нравится. В свое время я услышал отличную фразу из уст Михаила Барышникова. Он сказал, что находится в таком возрасте и в таком положении, когда может себе позволить не делать того, чего он не хочет. Если бы я не хотел делать новогодний праздник, никогда бы его не делал. Например, у меня со «Смешариками» есть совместный проект. Родителям, наверное, ничего объяснять не надо. Мне самому он очень нравится, и я делаю его для того, чтобы дети в нашей стране получили адекватное шоу, чтобы их не обманывали взрослые, когда приглашают на спектакли. Моей дочке Ксюше сейчас 10 лет, пять из них она росла «на Смешариках». Это шоу уже стало нашей семейной историей. Третий год мы делаем его с Анатолием Прохоровым, художественным руководителем проекта «Смешарики». Конечно, у нас нет таких финансов, какие выделяются, например, на диснеевские шоу, но я могу с полной ответственностью сказать, что это шоу – лучшее в нашей стране. Там цирк. Балет. Музыка. Драматические истории.
Андрис, а когда Вы сами были маленьким, существовала ли какая-нибудь альтернатива балету или все было предрешено заранее?
Были, конечно. Я очень хотел стать скульптором. До сих пор люблю лепить и до сих пор лелею надежду когда-нибудь, удалившись от дел, поселиться на чьей-нибудь даче (своей пока нет) и месяц-другой посвятить этому творчеству… У меня так уже было в Нью-Йорке, когда я сломал ногу и три недели вынужден был сидеть дома. Тогда я поехал в художественный салон, купил скульпторский пластилин, и все время болезни практически непрерывно лепил. Кстати, в Нью-Йорке я прожил несколько лет, в том числе в самом центре города, в трехэтажном «викторианском» доме с небольшим садиком, даже елка своя была. Вечером я устраивал барбекю и отдыхал «на природе» среди цветов под взглядами жителей соседнего пятидесятиэтажного небоскреба.
Любовь к цветам – это врожденное?
Пожалуй, да. Мой дед очень любил цветы. У нас был свой дом в Риге. И дед разводил там множество цветов. Это были розы, лилии… Бабушку, кстати, звали Лилией, и он выращивал лилии именно для нее. Вообще был по-настоящему уникальным человеком, хозяином.
Вы на него похожи?
Не думаю. Во всяком случае, хозяйства у меня нет никакого. Может быть, когда-нибудь обзаведусь…
А любовь к лилиям осталась?
Наверное. К тому же у нас есть спектакль «Жизель». Там Альберт выходит с лилиями во втором акте, и отец всегда мне показывал, как с ними правильно обращаться. Они искусственные, но их все равно надо особым образом укладывать, чтобы они красиво лежали. Сохранилось, кстати, очень много фотографий, на которых отец танцует, держа лилии в руке.
Расскажите про балет «Видение розы»…
Я напомню строчку из стихотворения Теофиля Готье: «Я – дух розы, которую ты носила вчера на балу…». В 1911 году c успехом прошла премьера этого балета в Париже. Вацлав Нижинский в изысканном головном уборе и трико из шелковых розовых лепестков, которые поклонницы отрезали на память, напоминал не столько танцовщика, сколько бесплотный дух, нежный аромат цветка. Этот балет сегодня также восстановлен. Ведущая партия – у Николая Цискаридзе.
Андрис, где в балете пролегает граница между изнурительным физическим трудом и собственно творчеством? Наверное, наиболее явственно это ощущается, когда артист выходит на сцену?
Отец научил нас любить труд. Работа в репетиционном в зале сама по себе может быть наградой и настоящим кайфом. В балетном зале танцовщик проводит 6–8 часов в день. Преодоление себя дарит необыкновенные ощущения. У нас все во многом так же, как у спортсменов: конечный результат зависит от количества повторений и от отношения, с которым ты делаешь эти повторения. Мой педагог Александр Александрович Прокофьев недаром говорил, что самое главное в балете – это голова. Как ты сумеешь «привлечь» рутинную физическую работу к творческому процессу – это очень важно. И тогда работа действительно становится творчеством. Отец очень тонко это понимал.
Мариса Лиепы уже много лет нет с нами, но имя его нисколько не забылось, слава не меркнет…
Он продолжает жить в памяти людей. Интерес к его личности растет год от года. И наш Фонд – это не какое-то искусственное, надуманное образование, а сама жизнь – отца, наша с сестрой, наших близких, множества других людей. В конце каждого года я анализирую работу Фонда, подводя итоги, и сам удивляюсь: как мы, всего шесть работающих здесь человек, успеваем столько сделать.
А когда Вы отдыхаете?
Я отдыхать не умею. Ничегонеделание на пляже для меня настоящая мука.
Артистам балета дарят огромное количество цветов. Как они ими распоряжаются?
По-разному. Когда отец приносил домой цветы – в совершенно немыслимых количествах, и среди них были очень редкие и необычные, – они до утра плавали у нас в ванной. А Майя Михайловна Плисецкая рассказывала мне, что пока все цветы по вазам не расставит, спать не ляжет. Сам я в последнее время привык относить цветы в храм – и те, которые дарят мне, и те, которые я покупаю сам. Мне кажется, их красота в храме очень уместна. Я просто обожаю розы ‘Липстик’, особенно когда они не до конца раскрылись. И часто их дарю. Кстати, Майя Михайловна тоже их очень любит.
Андрис, мы встречаемся с Вами накануне свадебной поры – Красной горки. А помните ли Вы свадебный букет своей жены?
Конечно, помню. Это был букет из чайных роз ‘Версилия’.
Флористика и балет…Что в них общего?
И то и другое – высокое искусство. И тяжелый каждодневный труд.
